БИТВА С БЕЗДНОЙ
Очередная духовная битва проиграна, грех совершён, враг глумится над поверженным, и душа снова и снова плачет о своей нечистоте. Что делать? «Сей же род изгоняется только молитвою и постом» (Мф. 17:21), – сказал Спаситель, указав нам самое эффективное оружие для борьбы с лукавым. Но есть ли предел этим битвам с грехом? «В каком состоянии Господь застанет при смерти, в таком и будет судить, поэтому если упал – встань, и так до конца», – подсказывают нам святые отцы.
Вот невезучий я! Почти год назад, в этом самом парке, да на этом же проклятом месте зажали меня с трёх сторон молодые ребята с пустыми газами. «Обогрели-обобрали», посмеялись всласть. И вот сегодня опять беда, хотя посмотришь со стороны – вроде и нет её, а просто беседует человек сам с собой, сидя на лавочке.
– Слушай, ну оставь меня в покое, а, уступи место следующим! Кто там у нас на очереди из твоего племени? Зависть? Гнев? Устал я от тебя, знаешь. Но, признаю, хорошо ты меня подловил: весна, пьяный воздух, жену к маме спровадил, а соседок и студенток моих как с цепи спустил. Улыбаются, подмигивают… Оставь меня в покое, бес! Видишь, не работают твои старые трюки: возраст у меня уже не тот. И пострадал я в прошлом от тебя знатно, помню ещё. Бога боюсь, наконец! Скандала тоже опасаюсь. Чего тебе ещё надо?
Видишь, я не поддался на твои уговоры да соблазны, даже и не собираюсь, а тебе же больно от этого! Или ты думаешь, я не знаю, что с тобой сделают пяток моих «Господи, помилуй»? Кипяток в сравнении – тьфу, дождик летний. Так что тебе надо? Голодно? Нет, не так… Тебе – ГО-ЛОД-НО! Вот чего я не могу представить, так это твой голод. Тысячи тысяч глоток у тебя, бес, и все хотят моей погибели... Эх, бедняга ты горемычный, нет тебе покоя. Ой, прости, жалеть тебя нельзя, а я опять забыл! И извиняться тоже нельзя, да я же не нарочно, само как-то... Всё, молчу! А давай я тебя подкормлю немного, а то ты тут застрял со мной до самого Страшного Суда? Гордыню мою будешь? Открывай свои пасти, зверь, я начинаю!
«Эх, ну какой я всё же симпатяга. Круглый, как колобок, и со всех сторон взгляду приятный! Ректор меня ценит, даже в преемники готовит. Вот скоро премию научную дадут, и все тогда узнают, что я у них под ногами, как алмаз, валялся, как бисер перед… Хм, эко меня занесло! Что там ещё? А, вот! Ну и привлекательность моя с годами только растёт: вон студентка моя, Лилечка, глупышка двадцатилетняя, не просто зачёт пытается у меня получить самым… простым способом, а явно виды на меня имеет. Соблазняет. Ведь известно, что истинному интеллектуалу даже пузо не помеха, как гляну строго – все они мои». Вот. Ну как, вражина, вкусно? А то как же, деликатес! Но что странно, бес, я ведь сам так не считаю, я ведь в эти слова сам не верю, а тебе вкусно – отчего? Получается, ушами ты меня слышишь, но в моей душе не читаешь? Просто предлагаешь мне то, что срабатывает у большинства, а дальше – я сам... Ей же ей, выходит, чужая душа и для тебя – потёмки?
…Солидный, плотный, уже седеющий мужчина облегчённо рассмеялся и обратился к сидящей на лавочке девушке, ожидающей его ответа:
– Вы зря так волнуетесь, Лилечка! Я вас видел на большинстве лекций и уверен, вы запомнили хоть что-то, а я помогу вам вспомнить остальное. Жду вас на экзамене, – он ободряюще похлопал её по руке, встал и лёгкой походкой счастливого человека направился к выходу из парка.
– Но, Антон Кириллович, я … – прозвучал у него за спиной удивлённый, даже разочарованный голос.
– Всё, всё, я сказал – на экзамен! Вы умнее, чем о себе думаете, и я вам это докажу! – ответил он, не оборачиваясь.
*
Ещё на боковой дорожке, которая огибала заросший старый пруд с вечно голодными, нахальными утками я чувствовал себя победителем, борцом с демонами, исполином духа и столпом благочестия, как вдруг чёрные когти сжали моё сердце и с силой его дёрнули. Тихий, медоточивый голос зашептал прямо в голове странные и злые слова, выкладывая их, как в домино, одно за другим, и выстраивая ими чёрную дорожку к отчаянию.
– А ты действительно молодец, Антон, признаю! Аскет прямо, редко кому из людей удаётся с лёгкостью противостоять таким хитрым соблазнам, а я ведь не первую тысячу лет искушаю таких, как ты. Вот представь: ты – мудрый старец и отражаешь стрелу за стрелой, легко, как это делаешь только ты. А толпа стоит и, затаив дыхание, ждёт твоей проповеди... Видишь? Тебе бы это очень подошло, и дело за малым! Но сейчас, я считаю, и мои коллеги со мной согласны, ты заслужил Награду.
– Стой! Нет, нет, нет... – почти вслух выкрикнул я.
– Но почему ты к себе так строг? Сколько дней ты уже и капли в рот не брал? Почти месяц? Вот! Это же сколько сил надо: молиться каждый день, пост соблюдать, ту наивную книгу про Его чудеса читать. А как ты устал всё время подавлять раздражение и злость, я-то знаю! На меня уже срываешься, а напряжение-то всё накапливается...
– Накапливается... – безвольным эхом отозвался я.
– Ты же не просто так позволяешь себе слабину, как те, другие, тебя Господь поймёт, ты столько добрых дел совершил за это время и так устал! Награда! Тебя ждёт Награда! – завыли голоса.
– Совершил... А какие?
– Это совершенно не важно! Ну, подумаешь, один шкалик, ты ведь не алкаш, да? Просто напомни себе, против чего ты борешься! Так проще будет и дальше держаться. Ну, вот же киоск, и деньги у тебя в правом кармане есть, давай, иди!
*
Усталый, седеющий мужчина, с трудом переставляя ноги, брёл к киоску, бормоча про себя тихим, бесцветным голосом: «Ведь как чувствовал, что эта мелочь в кармане к беде... Господи...». Край тёмно-синего плаща, перекинутого через руку, свесился и волочился за ним по земле.
– Он не поможет тебе, и знаешь, почему? – убеждал голос. – Он тоже считает, что ничего плохого в этом нет!
– Не надо было вас вообще слушать и даже говорить с вами.
– Но почему? Вы, люди, себе придумали столько глупых ограничений! Даже апостолы в книге пишут, мол, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем. Владыка посылает им всякую радость, а они, люди, нос воротят. Сам Соломон пил, а ты чем хуже! Право имеешь!
– Я выпью, но только для того, чтобы ты замолчал хоть на мгновение... Эх, говорил же святой апостол Павел: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю».
– Ну, а я тут причём? – удивился голос. – Меня вообще нет! И Его тоже нет, есть только ты сам и мысли в твоей голове...
– Э, нет, позволь-ка! Я тебя слышу, и ты есть. А раз есть ты, то и Он есть! Господи! – вскинул голову человек, но его сбили с ног яростные голоса, с шумом горного обвала орущие в голове:
– Выпей! Выпей! Выпей! Громче, стая! ГРОМ-ЧЕ! Выпей! ВЫ-ПЕЙ!
*
«Господи, прости меня! Вот уже неделю я не читаю слов Твоих, не молюсь Тебе, я потерял бдительность, стал гордецом и глупо, бесстрашно завёл беседу с бесами о грехах своих. Господи, как же мне плохо, тоскливо сейчас, как одиноко. Как мне стыдно сейчас, как страшно знать, что я ещё не раз предам Тебя и себя, Твоё творение, врагу. Не Ты, я сам оставил Тебя и теперь зову во тьме души моей: приди и забери меня отсюда, я тону, Господи, уже утонул, тяну руку со дна, но дай мне, Господи, прежде слёзы о грехах моих! Господи, воззвах к тебе, услыши мя; вонми гласу моления моего!».
В пыли, у самого ларька, на коленях стоял человек. Он что-то мычал, раскачивался и бил себя в грудь зажатым в руке пустым портфелем. Проходящим мимо людям не видны была адская бездна, разверзшаяся в его душе, и падающая в неё человеческая фигурка. Он был слишком похож на опустившегося пьяницу, чтобы кто-нибудь смог удержаться от осуждения.
Янис Якайтис, прихожанин Адажского храма в честь иконы Пресвятой Богородицы «Умягчение злых сердец»
